Пауль Целан

Не у моих губ ищи твои уста,
не у ворот пришельца,
не в глазах слезу.

Семью ночами выше алого к алому путь,
семью сердцами глубже стук руки в ворота,
семью розами позже шепот колодца.

Свои губы вночную
надули цветы,
сцепились, скрестившись,
сосны древками,
мох отсеревший, стронутый камень,
в полет беспредельный над ледником
всполошены галки:

Вот оно место привала
тех, что нагнали мы:

часа им не назвать,
хлопьев снега не сосчитать
за водами не следовать к затворам.

Порознь они в этом мире,
каждый при своей стоит ночи,
каждый при своей стоит смерти,
хмуро, голову обнажив,
в инее от близи и дали.

Они вину избывают, живившую их начало,
вину избывают слову, а оно
недействительное, как это лето.

Слово, знаешь,
оно — мертвец.

Давай его обмоем,
давай причешем,
давай обратим
глаза его к небу.

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватишь.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас —
Тело Твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

Ты во тьме, осина, забелела.
Мать мою не видел я седой.

Одуванчик на полях Украйны!
Мать ушла за тридевять земель.

Ты ль повисла, туча, над колодцем?
Надо всеми тихо плачет мать.

Ты, звезда, свила златую петлю.
Матери во грудь вошел свинец.

Кто же вас, резные двери, вышиб?
Мать не возвратится никогда.

Осень кормлю с руки опавшим листочком: друзья мы —
вышелушиваем ядрышки времени, учим ходить их:
но опять в скорлупу укрывается время.

В зеркале грезит
во сне воскресенье,
и губы не лгут.

Мой взгляд поднимается медленно в сердце твое:
мы смотрим на нас,
мы темно говорим,
мы любим друг друга, как память и мак,
мы спим, как вино в перламутровых створках,
как море в кровавом сиянье луны.

Мы обнявшись стоим у окна под взглядами улиц:
это время познанья,
когда камень раскрыться готов, как бутон,
и под сердцем стучится дитя.
Это время, в котором рождается время.

Это время.

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью
пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет
своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит, а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве
там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному
а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами
пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо
как дым там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу
в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь